Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Страница 79

– Свойства этого животного, – продолжал эль-хаким, – словно свойства человеческой судьбы: подобно всаднику, который, как бы ни был хорош и надежен его конь, постоянно должен остерегаться, наша мудрость также должна постоянно бодрствовать и оберегать нас от несчастий, даже тогда, когда мы достигаем высочайшего блага в этом мире.

Но так как одна из восточных пословиц гласит, что переполненному желудку противен даже самый лучший и душистый мед, то неудивительно, что рыцарь, удрученный горем, отчасти досадовал, видя, что его бедствия постоянно служат темой мудрых поговорок и изречений, какими бы справедливыми и меткими они ни были.

– Мне кажется, – заметил он с досадой врачу-мавру, – что я вовсе не нуждаюсь в красноречивых доказательствах непостоянства счастья, но от души был бы тебе благодарен, хаким, если бы ты выбрал для меня лошадь, которая не только спотыкается, но и упала бы так, чтобы сломить себе шею вместе с седоком.

– Брат мой, – серьезно ответил мавританский мудрец, – ты говоришь, как человек, лишенный рассудка. По-твоему, благоразумный человек предоставил бы молодого и лучшего коня гостю, а сам поехал бы на более старом коне. Знай же, что недостатки старого животного возмещаются лихостью молодого всадника, между тем как огонь молодого коня требует хладнокровного управления старого всадника.

Так говорил восточный мудрец, но Кеннет оставил без ответа это замечание, чтобы не продолжать беседу. Мавр, которому надоело утешать человека, не желавшего внимать его советам, прекратил разговор и знаком подозвал к себе одного из всадников своей свиты.

– Хасан, – сказал он подъехавшему, – расскажи что-нибудь занимательное, чтобы скрасить нам путь.

Хасан, искусный рассказчик и поэт, не заставил своего господина повторять приказание.

– Властитель жизни, – обратился он с неизбежным для восточного поэта вступлением к эль-хакиму, – ты, увидев которого, ангел Азраил, простирая крылья, улетает. Ты, более мудрый, чем сам Сулейман бен-Дауд, на печати которого было начертано имя Бога живого, – да не будет того, чтобы во время твоего странствования по благодатному пути, когда ты даруешь исцеление и надежду всюду, где появляешься, твой путь был омрачен скукой, отсутствием песни или сказки. Я здесь, верный слуга твой, готов изливать все сокровища моего воображения и памяти, как источник в пустыне посылает воду для услаждения и прохлады странника, который идет по ней.

После этого торжественного вступления Хасан возвысил голос и стал рассказывать сказку, полную волшебства и чудесных подвигов, обильно обогащая ее цитатами из лучших персидских поэтов. Вся свита эль-хакима вскоре окружила поэта, чтобы насладиться развлечением, с незапамятных времен высоко ценимым жителями Востока.

В другое время, наверное, и Кеннет, невзирая на свое далеко не совершенное знание арабского языка, с величайшим удовольствием слушал бы эту насыщенную богатой фантазией восточную сказку, которая рассказывалась напыщенным вычурным языком, напоминая рыцарские романы. Однако теперь он почти не слышал рассказчика, вызывавшего у слушателей то одобрительный шепот, то восторги удивления, то улыбки, а подчас и громкие взрывы дружного хохота.

В продолжение всего рассказа шотландский рыцарь ехал молча, полностью погруженный в свои тяжелые мысли, и лишь однажды встрепенулся, услышав жалобный визг собаки, которую везли в плетеной корзине на спине одного из верблюдов. Ни минуты не сомневался он в том, что услышал своего верного пса, который, почуяв близость хозяина, очевидно, жалобно просил его о помощи.

«Увы, мой бедный Росваль, – мысленно говорил Кеннет, – ты просишь помощи и сочувствия от пленника, состояние которого значительно мучительнее твоего. Нет, лучше сделать вид, что я не слышу тебя, так как не могу ничем ответить на твою любовь».

Так прошли последние часы ночи, время туманных сумерек перед наступлением сирийского утра и появлением первых солнечных лучей с их слабым блеском. Но как только сверкнули первые лучи восходящего на горизонте солнца и в них заиграли, засияли прозрачные капли росы по всей необозримой пустыне, по которой двигался караван, раздался звучный голос эль-хакима. Прервав сказочника, эль-хаким огласил пустыню тем же торжественным призывом, который раздается с высоты минаретов каждой мечети, когда муэдзины сзывают к утренней молитве правоверных сынов Ислама.

– Помолимся Богу, помолимся Богу! Нет Бога, кроме Бога! Един Аллах и Мухаммед, пророк его. Время быстро несется вперед. Помолимся! Близок час Страшного суда.

При первых же словах призыва к молитве мусульмане мигом соскочили с коней и каждый из них, обратясь лицом к Мекке и совершив, за недостатком воды, с помощью песка обряд омовения, в короткой, но пламенной молитве стали призывать покровительство Аллаха и его пророка Мухаммеда, моля о прощении своих грехов.

Сэр Кеннет, который в силу своих религиозных предубеждений всегда возмущался при виде молящихся мусульман и считал эти моления идолопоклонством, вдруг проникся их набожностью, не задумываясь, каким образом могло моление этих сарацин, врагов его религии, вызвать в нем религиозное настроение, и вознесся мыслями к престолу Всевышнего.

Прочитав молитву, рыцарь почувствовал облегчение, приободрился, воспрянул духом и ощутил в себе силу, готовность покориться неисповедимым велениям мудрого Провидения.

Окончив молиться, всадники снова сели на коней, караван двинулся вперед, а веселый рассказчик Хасан стал продолжать прерванную историю, интерес к которой теперь значительно угас.