Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Страница 68

Ричард приветливо поклонился всем и с ясным, радостным лицом занял свое место в центре крестоносных князей.

Все уселись, и тишина водворилась в палатке.

Ричард заговорил первый:

– Сегодня, – сказал король, – у нас большой праздник, и в такие торжественные дни лучше всего примириться и простить друг другу наши взаимные недоразумения. Монархи и князья, не забывайте, что я воин и красиво говорить не умею, так что вам придется выслушать мою безыскусную краткую речь: пусть мои неосмотрительные поступки и грубость не заставят вас отказаться от Крестового похода. Не избегайте земной славы и вечного спасения ради того, что вам приходится иметь дело с таким несдержанным человеком, как я. Если Ричард Плантагенет оскорбил кого-либо из вас, то он готов извиниться перед каждым. Благородный брат мой, король Французский, скажите мне, неужели я вас оскорбил чем-нибудь?

– Король Английский ничем не оскорблял меня, – ответил последний с достоинством, беря вежливо протянутую ему Ричардом руку. – Будьте уверены, что ни ревности, ни неудовольствия не чувствую я к моему храбрейшему брату.

Затем Ричард подошел к австрийскому эрцгерцогу Леопольду и также заговорил с ним о примирении.

Однако Леопольд на приветливые речи английского короля ответил молчанием, всем своим видом выражая скрытое неудовольствие.

– Будем заботиться, – сказал Ричард Леопольду, – о поддержании мира в Европе. Я прошу у вас только одного: поставьте наше знамя на место, если только оно у вас.

Тогда патриарх Иерусалимский решил вмешаться в этот щекотливый разговор и сказал, что австрийский эрцгерцог дал торжественную клятву, что не участвовал в похищении английского знамени.

– В таком случае, – добавил король, – я еще более виновен перед эрцгерцогом и вторично прошу у него прощения. Что это значит? Вы не хотите подать мне руки? Ну что же, я буду, по крайней мере, сознавать, что исполнил свой долг и извинился перед вами, Леопольд.

Король величественно отошел от австрийца и приблизился к другим членам Совета.

Леопольд был похож на провинившегося ученика, который обычно чувствует себя очень неловко в присутствии наказавшего его наставника.

– Благородный граф Шампанский, – продолжал Ричард свой обход, – маркиз Монсерратский, и вы, храбрый гроссмейстер тамплиеров, вы видите перед собой кающегося грешника. Скажите, не желает ли кто-либо из вас потребовать от меня удовлетворения?

– Я обвиняю вас в том, король Ричард, – сказал маркиз Монсерратский, – что вы отнимаете всю славу ваших бедных братьев по оружию.

– Мое обвинение, государь, будет серьезнее, чем только что высказанное маркизом Конрадом, – сурово произнес гроссмейстер тамплиеров. – Мой долг, как монашествующего воина, высказать вам, король Английский, в глаза то, в чем вас заочно обвиняют другие. Мы восхваляем и уважаем вашу храбрость и знаменитые подвиги, но ваше высокомерие оскорбляет нас. Мы готовы признать ваше первенство в мужестве, могуществе и богатстве, но зачем же вы нас постоянно так унижаете? Вы обходитесь с нами не как с союзниками, а как со своими данниками, что, конечно, унижает наше достоинство в глазах всех воинов и подданных. Вам было угодно предложить нам высказать то, что лежит у нас на душе, не сердитесь же за мое резкое, но правдивое слово!

Ричард очень огорчился, услышав такую обличительную речь гроссмейстера. По всему собранию прошел шепот, подтверждающий, что все присутствовавшие согласны с этим обвинением. Раздраженный, расстроенный, Ричард все же сознавал, что на этот раз надо скрыть свой гнев, чтобы еще раз не подтвердить слов гроссмейстера. Он прочел про себя Pater noster, что советовал ему всегда делать его духовник, когда его охватывал гнев. Затем он заговорил довольно спокойно, хотя и с оттенком горечи:

– Как больно слышать мне, братья, что вы так строго судите меня за мои, правда, крупные недостатки. Я никогда не предполагал, что мои случайные проступки так задевали ваше самолюбие. Значит, напрасно я думал заслугами загладить свою вспыльчивость. Если вы помните, как я звал вас идти на приступ, то, конечно, не забыли и того, что при отступлении я всегда уходил последним. Я на поле битвы искал не добычи, а только славы. Я называл своим именем города, но управление ими я поручал другим. Если я распоряжался в сражении моими и чужими воинами, то и своей жизни никогда не щадил. Мне стыдно напоминать вам о том, что вы, по-видимому, забыли. Знайте же, князья, что я не могу перенести мысли, будто из-за меня распадается наш доблестный союз. Я готов в доказательство моего чистосердечия отрубить мою левую руку, только бы убедить вас. Я охотно стану простым воином под начальством хотя бы того же Леопольда Австрийского. Мои же собственные права я отдам тому, кто этого пожелает. Если же вас утомила эта долгая война, то оставьте мне десять-пятнадцать тысяч вашего войска, и я водворю наше знамя в Сионе. И когда Сион будет наш, – продолжал Ричард с энтузиазмом, – то на его воротах мы запишем не имя Ричарда Плантагенета, а имена князей, давших ему средства к победе!

Эта могучая страстная речь, лившаяся неудержимым потоком, сильно подействовала на всех присутствовавших. Взгляд Ричарда воспламенил их, его голос придал им отвагу и мужество. Громкие воинственные крики раздались в ответ на его слова:

– Веди нас, храбрый, мужественный король! В Иерусалим, в Иерусалим! Такова воля Божья!

Эти неожиданные крики разнеслись по всему лагерю и дошли до слуха воинов, которые также громко и радостно откликнулись на военный призыв. Все ликовали, видя короля поправившимся после тяжелого недуга, и тысячи голосов все громче подхватывали: