Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Страница 37

Рыцарь Спящего Барса удалился. В это время вошел дежурный офицер и доложил, что послы от Совета пришли осведомиться о здоровье Его Величества, короля Английского.

– Как я счастлив: они удостоили меня чести вспомнить, что я еще жив, – иронически усмехнувшись, произнес Ричард. – Кто же эти уважаемые послы?

– Гроссмейстер тамплиеров и маркиз Монсерратский.

– Итак, брат наш, французский король, не вспомнил о больном, – сказал Ричард. – Если бы он был болен, то он давно бы уже увидел меня у себя. Джослин, поправь мою постель, она вся смята, подай мне стальное зеркало, причеши мне голову и бороду, а то волосы всклокочены, как львиная грива. Подай мне воды.

– Государь, – сказал с трепетом Джослин, – лекари говорят, что холодная вода может принести вам вред.

– Убирайся к черту со своими лекарями! – гневно вскричал монарх. – Если они не в состоянии меня вылечить, неужели ты думаешь, что я дам им себя мучить? Теперь, – прибавил он, умывшись, – впустите почтенных послов. Надеюсь, они не скажут, что болезнь сделала Ричарда неряхой.

Знаменитый гроссмейстер тамплиеров был высокого роста, сухощавый, преждевременно состарившийся мужчина. Постоянные сражения истощили его; проницательный взгляд его был тяжелым, заботы прорезали глубокие морщины на челе. Находясь во главе священного братства, обязанного в силу клятвенных обетов при помощи оружия содействовать завоеванию Святой земли, гроссмейстер Жиль Амори между тем обвинялся общественным мнением в тайных сношениях с Саладином и в самой гнусной измене. Подозреваемый в ереси и колдовстве, несмотря на свое военно-духовное звание рыцаря храма, гроссмейстер и весь орден тамплиеров являлись в глазах крестоносцев таинственным обществом, стремившимся ради тайных, загадочных целей к увеличению своего могущества, даже в ущерб самой веры.

Гроссмейстер был в полном облачении тамплиеров: поверх вооружения на нем был белый плащ храмовников и «Abacus» – таинственный символ его сана, давший повод к всевозможным толкам о том, что орден этот исполняет некоторые идолопоклоннические обряды.

Конрад Монсерратский имел гораздо более приятную внешность, нежели мрачный, таинственный храмовник, которого он сопровождал. Он был строен, роста несколько выше среднего, всегда отважен в битвах, осторожен в совете, весел и любезен на празднествах и пиршествах. С другой стороны, его обвиняли в непостоянстве, в холодном эгоистическом честолюбии, в стремлении расширять свои владения за счет соседей. Нисколько не заботясь о благе латинского государства, он думал исключительно о своих личных выгодах, ведя тайные переговоры с Саладином, действуя зачастую во вред всему христианскому войску.

Войдя, они оба поклонились Ричарду, который вежливо им ответил. Маркиз Монсерратский начал объяснять причину их посещения: они присланы от Совета королей и князей-крестоносцев, чтобы узнать о здоровье великодушного союзника, храброго короля Английского.

– Нам известно, – отвечал Ричард, – как князья Совета дорожат нашим здоровьем, как тягостно было им сдерживать свое любопытство в течение двух недель. Быть может, своим сочувствием и расспросами они опасались усилить нашу болезнь?

Эти слова, прервавшие красноречие маркиза, сильно смутили его; гроссмейстер, не смягчая своей суровости, сухо и отрывисто уведомил Ричарда, что они направлены к нему с просьбой от всего Совета и от имени всего христианства не доверять лекарю-мусульманину, присланному султаном. Совет сам хочет рассмотреть, можно ли положиться на сомнительные уверения Саладина.

– Если гроссмейстер уважаемого ордена тамплиеров, – ответил Ричард, – и вы, благородный маркиз Монсерратский, соблаговолите удалиться в соседний шатер, то через несколько минут сами увидите, какое значение для нас имеет дружественное участие государей и князей, наших соратников в этой войне.

Маркиз и гроссмейстер вышли. Через несколько минут в шатер вошел мавританский лекарь в сопровождении де Во и рыцаря Спящего Барса; барон остановился в дверях, чтобы отдать приказания часовому.

Входя, лекарь поклонился по восточному обычаю маркизу и гроссмейстеру, богатые одежды которых указывали на их высокие звания. Гроссмейстер приветствовал его с презрительной холодностью. Маркиз же ответил на поклон с грациозной вежливостью, с которой он всегда обращался к людям всякого звания и происхождения. Последовало минутное молчание; сэр Кеннет, ожидавший Томаса де Во, не решался войти в королевский шатер.

Гроссмейстер, пользуясь временем, обратился к мусульманину и строго спросил его:

– Неверный, как ты осмеливаешься взяться за лечение христианского государя?

– Солнце Аллаха одинаково согревает назареянина и правоверного, – ответил мудрец, – и слуга его не может делать между ними различия.

– Нечестивый хаким, – сказал гроссмейстер, – каким бы именем ни назывался ты, раб тьмы, не омытый святой водой крещения, знаешь ли ты, что будешь растерзан, если король Ричард умрет на твоих руках?

– Несправедливо поступите вы в таком случае, – ответил лекарь, – ведь в моей власти только знания, доступные человеку, успех же моего лечения известен лишь книге судеб.

– Уважаемый и храбрый гроссмейстер, – обратился к нему маркиз Монсерратский, – не забудьте, что этому человеку неизвестны христианские законы, ограждающие от опасности помазанника Божия. Знай же, – сказал он хакиму, – что лучшим средством избежать ответственности тебе может служить подробное объяснение в присутствии искуснейших лекарей, перед лицом знаменитого Совета, какими средствами думаешь ты облегчить страдания больного монарха. В противном случае, взявшись за такое важное дело, ты не избежишь ответственности и наказания, не достигнув успеха.