Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Страница 25

– Боже мой, – раздраженно вскричал Ричард, – жены и дочери королевской крови подвергают жизнь и честь опасности в стране, оскверненной язычеством, где в жителях нет ни совести, ни уважения к человеку, ни усердия и любви к истинному Богу!

– Вы забыли, государь, что их безопасность ограждается словом, данным Саладином, – ответил де Во.

– Да, да, – сказал Ричард, – я виноват перед султаном, но я заглажу свою вину перед ним. Дал бы еще Бог подняться на ноги, и я бы оправдался перед нашими армиями, перед всеми христианами и язычниками.

В страшном волнении приподнялся Ричард, простер руку, обнаженную до плеча, сжал кулак и потряс им, будто держа меч или секиру и словно готовый рассечь тюрбан султана, украшенный драгоценными каменьями. С большими усилиями де Во уложил своего государя, укутал его с нежной заботливостью любящей матери, ухаживающей за больным своенравным ребенком. Конечно, не стерпел бы Ричард ни от кого другого такого насилия.

– Однако, хоть ты и суров, но усердно заботишься о больном, – сказал король с горькой усмешкой, уступая силе де Во, не в состоянии ему сопротивляться. – Право же, тебе к лицу был бы чепчик кормилицы, а мне – детский свивальник. Оба мы были бы похожи на няньку с дитятей и испугали бы наших красавиц.

– Не для одних красавиц служили мы пугалом, – отвечал лорд де Во, – надеюсь, государь, что мы проживем еще несколько десятков лет на страх нашим врагам. И что значит приступ лихорадки? Потерпите, будьте спокойны, чтобы ваша болезнь прошла скорее.

– Приступ лихорадки! – воскликнул Ричард. – Да, ты прав, такова моя болезнь. А скажи, чем ты объяснишь бездействие всех наших христианских властителей: Филиппа Французского, тучного австрийца, маркиза Монсерратского, всех рыцарей орденов тамплиеров и госпитальеров? Как ты назовешь их болезнь? Так знай же: они больны расслаблением и физическим, и душевным, и не поправиться им, отнялись у них и руки, и ноги, и головы, лишились они языка, онемели все их члены. Неизлечимая язва растравила их сердца, истощила чувства всего изящного и благородного в знаменитых наших рыцарях, и забыли они свой священный обет, охладел их порыв к славе, забыли они самого Бога.

– Ради Бога, государь! – испуганным голосом сказал де Во. – Говорите тише, вас слышат за шатром. Ваши слова еще больше возбудят ропот, готовый прорваться в рядах воинов, и христианская армия ослабеет от раздоров. Вспомните, что ваша болезнь лишает нас главной нашей опоры для достижения цели. Легче безрукому управиться с секирой, нежели христианскому войску совершить подвиг без короля Ричарда.

– Ты льстишь мне, де Во, – сказал король, но, поддавшись похвалам, он, изможденный, с кротким видом склонил свою голову на подушку.

Однако Томас де Во не относился к придворным льстецам. От всего сердца вырвались у него эти искренние слова; теперь же, видя, как благотворно они подействовали на больного, он хотел было продолжать, но король, снова предавшийся тяжелым размышлениям, с жаром воскликнул:

– Ты стараешься меня уговорить, но слова твои не смогут меня успокоить. Скажи, почему бездействуют европейское рыцарство, дворянство и государи? Только потому, что один человек болен? Скажи, почему болезнь, а может быть, и смерть Ричарда должны парализовать силы такого храброго огромного тридцатитысячного войска? Посмотри на стадо оленей: разбегается ли оно, когда их вожак падает от меткой стрелы охотника? А стая аистов, разлетается ли она, когда налетевший ястреб уносит вожака, впившись когтями в его тело? Разве другой не занимает его место? Почему не соберутся начальники и не изберут из своей среды предводителя?

– Не во гнев Вашему Величеству, – отвечал де Во, – но я слышал, что члены Совета готовятся предпринять нечто подобное.

Жгучая ревность зашевелилась в душе Ричарда.

– А! – вскричал он. – Так, значит, я забыт своими союзниками, они решили, что нет надежды на мое выздоровление, они считают меня уже мертвым? Но нет же, нет, они не правы! Кого же избирают они вождем христианской армии?

– По достоинству нет никого выше короля Французского во всей армии, так думает Совет, – сказал де Во.

– Без сомнения! Кого же другого, как не короля Франции и Наварры избрать им! Сен-Дени Монжуа! Его христианское величество! Как пленяют их все эти титулы! Одного лишь надо бояться: чтобы он не ошибся и вместо «Вперед, друзья!» не крикнул бы «Пора назад, на покой!» и не повел бы славную армию обратно в Париж на потеху врагам. Он давно уже понял, что спокойнее притеснять собратьев и грабить союзников, нежели с опасностью для жизни завоевывать незабвенную славу, вырвав из рук неверных мусульман Гроб Господень.

– Можно бы выбрать эрцгерцога Австрийского.

– Не говори о нем! Ему ли вести наше рыцарство к славе!

– Но гроссмейстер ордена тамплиеров, не достоин ли он быть предводителем христианской армии? – спросил барон, довольный тем, что ему удается отвлечь больного. – Своей храбростью в сражении, мудростью в Совете он давно известен; его не тяготят и заботы о собственных владениях, которые могли бы его отвлечь от завоевания Святой земли.

– О, против брата Жиля Амори я ничего не могу возразить. Он умеет расположить войска и в бою храбро сражается в первых рядах. Но, скажи мне, сэр Томас, справедливо ли отнять Святую землю у Саладина, сочетающего в себе все добродетели, которые только могут совместиться в человеке, не озаренном светом истинной религии, и наделить ею Жиля Амори, который более язычник, нежели сам султан, еретик, идолопоклонник, чернокнижник, богоотступник, – наделить того, кто, как служитель сатаны, творит гнусные преступления под сокровенными сводами в тайных местах?