Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Страница 14

– Зейнаб, – обратился старший из стрелков тихим, приятным и печальным голосом к старшей сестре, взяв ее за руку, – я Котроб, царь подземного мира, властитель Диннистана. Я и братья мои созданы из огненной стихии, но мы презрели повелителя Всемогущего, не захотели поклоняться глыбе земли, получившей образ и название «человек». Быть может, ты часто слышала о нас как о жестоких и безжалостных угнетателях. Но мы от рождения добры и великодушны. Мы лишь тогда становимся мстительными, когда нас оскорбляют. Мы не обманываем доверившихся нам, мы вняли мольбам Митраспа, который настолько мудр, что, воздавая должное Творцу добра, не гнушается тех, кого называют источником зла. Близок конец твой и твоих сестер, но пусть каждая из вас даст нам по волоску из ваших прекрасных кос в залог верности, и мы унесем вас далеко отсюда, в безопасное место, где вам не надо будет бояться ни Зоххака, ни жестоких исполнителей его власти.

«Страх смерти, – говорит поэт, – подобен жезлу Гаруна, который в присутствии царя Фараона пожрал прочие жезлы, превратившиеся в змей».

Дочери персидского мудреца не испугались духа. Они дали Котробу требуемый от них залог, и в ту же минуту невидимая сила перенесла их в очарованный замок на гору Тугрут в Курдистан, где они навсегда скрылись от взглядов смертных. Через некоторое время в окрестностях замка появились семь юношей, отличавшихся мужеством и храбростью на войне и на охоте. Они были более смуглыми, выше и воинственнее всех жителей Курдистанской долины. Они женились, и от них-то произошли семь курдистанских племен, доблесть которых стала известна всей Вселенной.

С изумлением выслушал христианский рыцарь странную повесть, которая до сих пор сохранялась в курдистанских преданиях; затем, после минутного размышления, ответил:

– Однако, сарацин, ты прав: твоих предков можно ненавидеть, но презирать их нельзя. Теперь я не удивляюсь твоей приверженности ложной вере, потому что она перешла к тебе от твоих предков – жестоких стрелков и уводит от тебя истину. Не удивляюсь я теперь, что приближение к нечистым местам навевает на тебя радость, которая всегда пробуждается в душе человека при виде своей отчизны, и что радость твоя выражается в пении.

– Клянусь памятью отца моего, ты прав, – отвечал сарацин, которого замечания христианина нисколько не оскорбили. – Хотя пророк, да будет благословенно его имя, и поселил в нас семена лучшей веры, нежели та, которой предки наши научились в стенах очарованного замка Тугрута, мы не можем так скоро забыть предания старых времен, не можем забыть и духов, от которых ведем свое происхождение. Мы верим, что они не преданы вечному проклятию, им предстоят испытания, после которых они получат прощение или наказание. Впрочем, мы предоставляем разбирать это имамам и муллам. Скажу только, что знания, почерпнутые нами в Коране, не могли полностью исключить наше уважение к этим духам, и что в песнях наших гор до сих пор воспевается старая вера наших предков.

При этих словах он запел стансы, склад и смысл которых казались отголоском древних времен; по-видимому, они были сложены одним из почитателей злого духа Аримана:

Ариман

О ты, кого Ирак считает
Источником всех зол и бед,
Наш мрачный Ариман, боготворимый мною!
Напрасно взор я простираю
От запада к восточным странам:
Во всей Вселенной не встречаю
Могущественней и сильней тебя!
Среди степей бесплодных
Добра верховный властелин
Захочет источить поток воды,
Чтоб жажду путника усталого
Целебной влагой утолить,
Но ты лишь повелишь, и волны
Разрушат вмиг его.
Он слово изречет, и расцветут сады
В степи пустынной, дикой, и от них
До облаков поднимется душистый аромат.
Но в силах кто сдержать все зло,
Чуму, горячку, что от стрел твоих
Убийственных повсюду, преград не зная,
Разносятся, пощады не давая.
Владычество твое в сердцах людей.
Пускай они перед другими алтарями
Склоняются поникшею главой,
Во прах унижения, смиренно!
Хоть ужас ты внушаешь, грозный Ариман,
Но тайным помыслом к тебе взывают.
Все чада праха преданы тебе.
Не гром ли звук твоих речей?
Не бурей ли облекся ты, как маги
О том оповестили миру?
Душа твоя питается ли гневом,
Иль местью лютою она жива?
Когтями ль ты впиваешься в добычу,
Или дыханием тлетворным ее разишь?
В природе ли самой ты почерпаешь
Великое могущество свое?
Ты можешь ли чистейшие струи
В болото смрадное мгновенно превратить?
Напрасно мы в борьбе бессильной
Тобою посланные беды
Стараемся предвидеть иль отстранить.
Издавна ты царствуешь над нами,
Ты наш кумир и наше сердце – твой алтарь;
Оно тобою бьется, тобой живет.
Все помыслы тебе приносят дань,
Твое могущество известно всем,
Кто ведал ненависть и месть,
Любви и честолюбия отраву.
Когда в юдоли сей плачевной
Нам заблестит отрады луч
И сладостным своим теплом
Все горести и муки отгоняет,
Мы трепетать должны – твой взор
Тлетворный не выносит счастья,
И радость – нам предвестник верный горя.
О, грозный Ариман! Ты правишь
Судьбой людей от колыбели до могилы,
Страданья их – дары твоих щедрот.
Скажи же мне, великий дух,
Могущество твое должно ли
Сопровождать нас и за дверью гроба
И там нас подавлять навеки?

Быть может, строки эти были сложены одним из языческих философов, не озаренным светом истинной веры, видевшим в сказочном божестве Аримане лишь преобладание физического и нравственного зла. Но пропетые человеком, гордившимся своим происхождением от сатаны, они произвели совершенно иное впечатление на рыцаря Спящего Барса, они казались ему похвалой нечистому духу. Слыша страшные слова в той самой пустыне, где сам сатана поклонился Сыну Божию, потребовав сначала от него поклонения, рыцарь раздумывал, должен ли он при расставании с сарацином ограничиться изъявлением своего презрения, или же, по данному обету крестоносца, он должен сразиться с неверным и оставить его труп в пустыне на съедение хищным зверям. Но прежде, чем он успел принять решение, неожиданное происшествие привлекло его внимание.